И сразу, с порога: у меня для тебя, Пит, сюрпризец. Жди, мол, никуда не выходи... Выскользнул бесшумно, как змея, из кабинета, и тут же дверь распахнулась, на пороге возник некто с бородкой и с усами, в черном фраке, бабочке, на голове цилиндр, и трость черного дерева в руке. Черный человек.
Человек ударил тростью по паркету и возгласил:
– Па-р-р-рад ал-л-ле!!
Сделал паузу и:
– Как мать и как жена офицера... пятнадцать лет в общежитии... Потолки протекают... тараканы бегают... От имени всех жен и матерей...
Ребенок с плача переходит на крик, дама поправляет сбившуюся на бок панаму и тоже почти кричит, плаксиво, фальшиво:
– Родное государство, которому отдано...
Делаю жест рукой: хватит, мол.
Приглядываюсь.
– Миша, Михал Маратыч, ты, что ли?
Точно, Михаил Маратович Фридман, собственной персоной. "Альфа-групп". Снимает головной убор, пытается стереть с губ помаду:
– Что, по часам догадался?
А на руке у него... не буду говорить, чтобы не делать бесплатную рекламу... но тысяч сорок в у. е.
– Если бы, – отвечаю. – По уровню актерского исполнения. Уныло, монотонно. Ненатурально. Ты бы еще затянул: "Мы люди не местные..." Миша, ты, конечно, человек занятой, финансовые потоки кругом, инвестиции, это времени требует, но надо еще поработать.
Понурился Михиал Мартович, вышел – и тут распорядитель в черном цилиндре:
– Пр-редставителю Конфедер-рации деловых женщин России – физкульт-ура!!
Четким строевым шагом входит дама: черный брючный костюм, белоснежная блузка, очки на носу, папочка с бумагами под мышкой. И учительский пробор посреди головы, как у Кати Андреевой:
– Короче, у меня десять минут. Потом переговоры, потом совещание в офисе, встреча в администрации президента, потом набросать факс в Лондон... Кстати, почем сегодня "Брент" в Нью-Йорке?
Поносит к уху мобильник:
– Да. Да. Нет. Да. Продавайте. Покупайте. Завтра. Окей.
И смотрит выжидательно – мол, как?
Приглядываюсь.
– Аллочка, золотко, ты ли? Примадонна наша бесценная?
И ручку целую.
– Ну, – говорит, – Петюня, давай без лишних слов. И без дипломатии. А то я от дипломатии чтой-то устала.
Собрался с мыслями.
– Аллочка, Алла Борисовна, ты же, я помню, ГИТИС кончала?
– Было, – говорит. – Давно.
– Станиславского, прародителя театра нашего, изучала?
– Относительно... Помню, синяя такая книга...
– Тогда скажу тебе честно: не верю! За секретаршу еще сойдешь, а вот за бизнес-леди...
– Что же делать? – очечки снимает Алла Борисовна, глаза гру-устные...
– Поработай еще немного над образом... Или брось на фиг эту затею... Мадам Брошкина у тебя лучше получалась...
– Полномочный представитель Молодежного союза юристов! – объявил черный человек и снова долбанул тростью по паркету.
И тут же вплывает в кабинет нестарый еще человек, на шее плеер, весь в пирсинге, но повадка мягкая, манеры интеллигентные. Лицо вроде знакомое, но кто – не пойму, серьга в ухе и проколотая щека отвлекают.
– Мы, молодые юристы, в этот ответственный момент стабилизации и подъема, когда государство восстанавливает свою субъектность по горизонтали и по вертикали... Мы... наши знания... в строительстве правового государства... и в задаче удвоения ВВП...
– Все, – говорю, – достаточно.
Как только он про субъектность загнул, я сразу догадался. И точно, Андраник Мигранян. Неукротимый наш политолог, государственник из государственников. Седую бороду сбрил, косичку на затылке заплел – заделался молодым юристом.
– Как? – спрашивает. – Терпимо? Неужели на представителя правоприменяющей молодежи не тяну?
И стекляшку, в ноздрю вставленную, трогает, – видно, сильно она ему мешает, чешется, наверное.
– Если честно, Андраник, хреново.
Поник он головой, даже косичка повисла:
– Я ж не виноват. Никонова Славу, вон, включили как политолога, по профилю, а мне предложили молодым юристом...
И снова вытянулся струной черный человек и возгласил осипшим уже голосом:
– От Р-российского философского общ-щества!
И – бац палкой по полу! Он же, думаю, так весь кремлевский паркет нам попортит. Пал Палыч Бородин узнает – не переживет...
Входит какой-то странный малый. Бубнит себе под нос:
–... в свете гегелевской философии права следует признать трансцендентальное содержание имманентных сущностей...
– Серега! Марков! – кричу. – Ты что! Очнись! Ющенко, Янукович, оранжевая революция! Длинные руки ЦРУ!! Рейтинг президента!!!
Смотрю – оживился, глаза блеснули:
– Извини, Питириша. Это я так медитирую, – и глазки отводит в сторону...
– От Российского общества оценщиков!!
Вкатывается такой маленький, кругленький:
– Та-ак... Стол письменный красного дерева, антикварный – восемьсот у. е., лампа настольная бывшая в употреблении – двести рублей, ручка "Паркер", золотое перо – сто у. е., картина в раме, холст, масло... А кто это здесь с Ельциным и Путиным стоит, улыбается, президентов за плечи обнимает?
И на меня с благоговением, с ужасом почти смотрит, сравнивает.
Ясно, Гриша Томчин.
– Гриша, – говорю, – иди домой и в эти игры больше не играй... Накажу.
Вышел он – тут же в немыслимом рок-н-ролльном брейк-дансе вкатывается пацан в белой робе с красными буквами, только "Мол" и "Гвар" и успел я разглядеть.
– Брысь!! – цыкнул на него черный человек – тот кувыркнулся по полу, потерял бело-красную накидку, под ней обнаружилась синяя майка с белым буквами: "Молодежь "Единой России"... Тоже оборотень, только совсем зелененький...
Человек у двери руками развел: извини, мол, это вне сценария. Самодеятельность.
Пригляделся я тут к черному человеку: точно, Сурков!
– Хорош, – говорю, – Слава, кончай маскарад!
Снял он цилиндр, усики отклеил, бородку отодрал, присел у стола.
– Как? – спрашивает.
Знаю, натура он артистическая, впечатлительная, потому оценки свои смягчаю.
– Да не шибко. Чертовщина какая-то. Парад оборотней. Певцы...
– ... певицы... – поправляет тихо, скромно, уважительно.
–... певицы стоят на страже интересов бизнеса. Олигархи защищают семьи военнослужащих, грудью прикрывают офицерских жен и солдатских матерей... Что, завтра бабку какую приведешь – от профсоюза владельцев нефтяных и газовых компаний? Зачем все это, Слава? Маски-шоу эти зачем? В наше время, бывало, мы тоже что-нибудь декоративное созывали, Верховный совет какой-нибудь или профсоюзную конференцию или съезд писателей. Так там все натурально было: ткачиха – от ткачих, доярка – от доярок, а писатели – от писателей. Результат тот же: руки все поднимали дружно, как пионеры, а вранья меньше...
– Нет, – оживляется замглавы, – ты, Питирим Игнатьич, конечно, человек знаний и опыта бесценного, но современные тенденции не до конца прочувствовал. Здесь нюансы. Вот двигаем мы олигарха как активного общественника или записываем звезду какую эстрады как деловую даму – так они неуют чувствуют, почти вину. Потому что сидят на чужом месте. А сидеть на этом месте им ох как хочется. И уступить его твоим дояркам, ткачихам и офицерским всяким женам – ну никаких нет сил. Поэтому сидят и чуть-чуть ерзают. А возьми мы олигарха или адвоката, или кого там еще без фокусов и маскарадов, – так на них завтра управы не найдешь. Возомнят о себе бог знает что. Начнут нам диктанты диктовать от имени общества. Тут же. В момент...
Ушел он, а я смотрю ему вслед восхищенно: нет, не зря его в Кремле держат, ох, не зря! Гений.
Все события и персонажи являются вымыслом. Любые совпадения случайны.
