– Надо, – говорю соавторам, – ваять "Ворону-два"!
Надо так надо, они всегда готовы, но идей нет, 25 лет назад по вороньей теме полностью выложились. Может, у тебя, Питирим, в голове что найдется?
Идей – пруд пруди. Но прежде надо провести работу над ошибками, разбор полетов. Поймем, откуда мы двигаемся, – станет ясно, куда.
– Фильм ваш, конечно, блистательный. Но идея четкая отсутствует. Что это за концовка – сыр выпал, а авторы поучают (цитирую по памяти!):
"Hе стойте и не прыгайте,
Hе пойте, не пляшите
Там, где идет строительство
Или подвешен груз!"
По сути, – заключаю, – вы ушли от ответа на главные вопросы бытия.
Переглядываются. Потом Саша, он режиссер, вздыхает:
– Что поделаешь, Питирим, время было такое. И потом, текст – Успенского...
– Значит так, – наливаю еще по одной. – "Ворону-два" будем снимать как политический триллер. Преемство! Самая острая проблема современной России!
Соавторы выпили и обратились в слух.
– Главный герой – президент. Взлетает на ветку и сидит, крепко вцепившись в нее когтями. В клю... во рту – сыр. Звучит зонг. Слова примерно такие:
"Сидит на ветке Путин,
А может и не Путин,
А может, не на ветке,
А может, не сидит..."
А Гриша Гладков, он все схватывает на лету, заканчивает:
"И на своих преемников,
Медведева, Лисицына,
Собакина и Зайцева,
Прищурившись, глядит".
– Позволь, Гриша, – я неприятно удивлен, – что за Лисицын? И Зайцев? И насчет Собакина – явный перебор. Нескромно. Неэтично, – я совсем расстроился и, задержав дыхание, хлопнул рюмку водки.
– Это на профессиональном языке называется "рыба", – смутился Гладков. – Примерный набор слов, а дальше будем работать.
– Рыба, так рыба... Идем дальше. Сыр – символ. Как яблоко в руках Париса. На кого упадет, тому и быть преемником. Претенденты суетятся под деревом, стараются подставить макушку...
– Нет, Питирим, – встрепенулся Саша Татарский. – Тут должна быть драматургия! Президент, воплощенный в образе вороны, машет ободряюще крылом, призывает преемников проявлять себя. А они, наоборот, скромничают – мол, только третий срок!
– Возможно, – размышляю вслух, – возможно... Но при этом все стараются отличиться. Медведев жмет руки, сотни рук, тысячи, они уже просто руки, без туловищ и голов; он лобызает младенцев, раздает пачки денег... Кругом учителя, врачи, детсады, ипотека, коровники, кондитерские фабрики... Будущие мамы выстроились в шеренгу, животами вперед. Первый вице-премьер шагает вдоль строя, оглашает невероятные суммы детских пособий... А вот он уже на Курилах, оделяет жителей баксами. Тысяча в одни руки. Острова расцветают мириадами пластилиновых цветов, превращаясь в город-сад. Картина!..
Выпили, закусили. Саша и Гриша смотрят на меня – давай, мол, дальше...
– А Сергей Борисович Ивуву... Иванов, – проглотил я жульенчик, – палит на полигоне по мишеням, разносит вдребезги пластилиновые танки... Пилотирует пластилиновые самолеты, пикирует, фигуры высшего пилотажа демонстрирует: горка, восьмерка, спираль... И погружается на пластилиновых подлодках. Словом, крепит обороноспособность. Потом возникает Усама бен Ладен, министр обороны бьет его кулаком в пластилиновый лоб – Усама опрокидывается и исчезает. Зато появляются Ющенко и Саакашвили в майках с надписью "НАТО – да!" Сергей Борисович разевает рот, блестя тысячью акульих зубов, и Саакашвили исчезает в пасти. Ющенко пытается скрыться, но Сергей Борисович втягивает в себя воздух, всасывая беглеца, и с хрустом его раскусывает... А Медведев все раздает, раздает, раздает купюры...
А вот и дама. Валентина Матвиенко преобразует Петербург. Мановение руки – над Невой встает газпромовский небоскреб. Сто этажей. Сто тридцать. Двести. Венчает ансамбль северной столицы. А вот господин Якунин в вагоне скоростной железной дороги. Поезд Москва – Петербург разгоняется, разгоняется и, наконец, взлетает...
Потом все, собравшись под деревом, поют:
"Послушай-ка, ворона,
А может быть, собака,
А может быть, корова,
А может, попугай.
Согласие на третий срок,
А может, на четвертый,
А может, и на пятый
Нам непременно дай".
Но наглая ворона огорошивает своих приверженцев:
"Семь лет сижу на ветке я
А может не на ветке я,
А в банке бронированной,
А может, не сижу.
И это надоело мне,
Совсем осточертело мне,
И я на это дело, блин,
Пожалуй, положу".
С этими словами ворона взмахивает крыльями и величественно – альбатросом, горьковским буревестником – улетает. А сыр, выпав из клюва, камнем летит вниз...
Творческие работники замерли: на кого падет, в буквальном смысле слова, жребий? Вопрос вопросов. Решается судьба отечества... Я выдержал мхатовскую паузу:
– Непонятным образом сыр бумерангом облетает преемников, которые, вытянув шеи, следят за его полетом, и, ударившись о землю, уходит в нее глубоко, как Тунгусский метеорит... Преемники как зачарованные смотрят в образовавшуюся воронку. Слышится далекое: "Карр... Каррр-рр..."
И тут звучит последний куплет:
"Ворона улетела,
Коварно нас покинула,
Оставив нам воронку,
А может, котлован...
И мы его используем
В жилищной ипотеке
А может, для детишек
Построим детский сад!"
– Гениальный постмодернистский конец, – восхищенно выдыхает Татарский. – А ты, Питирим, оказывается, не только мемуарист...
Еще бы, Слава Сурков, по моему сценарию историческую эпопею снимает. Про русскую Смуту. А уж с вороньей темой я как-нибудь... Выпили по последней. Встали.
– Да, – вспоминаю, – и не забудьте вставить в мультик тот проигрыш Джорджа Харрисона, ну, из "My Sweet Lord". В "Вороне-один" это здорово прозвучало. Я под эту песенку в 1972-м на закрытии мюнхенской Олимпиады по стадиону маршировал. В составе советской делегации. До сих пор вспоминаю со слезами от счастья.
И, поймав удивленные взгляды соавторов, добавляю:
– Спортсмены, они тоже внимания требуют. И присмотра. Не только вы, творческая интеллигенция.
Все события и персонажи являются вымыслом. Любые совпадения случайны.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
