Литератор Кирилл Медведев — человек искусства и политический активист одновременно. В России таких людей очень мало. Медведев состоит в социалистическом движении "Вперед", редактирует сайт этого политического объединения и пишет для него, также близок к группе "Что делать?", которая в своей деятельности осуществляет синтез современного искусства и политики. "Они делают то, чем в России не занимается никто, — говорит о "Что делать?" Медведев, — адаптируют здесь современный западный левый дискурс, а кроме того, осуществляют насущно необходимую связь между артистической средой и политическими активистами". Мы решили подробнее обсудить с Кириллом его деятельность.
— Кирилл, на вашем сайте есть документы, которые можно назвать лично для вас программными: "Коммюнике" и "Манифест об авторском праве", датированные 2003 и 2004 годом соответственно. Там вы заранее оговариваете свой отказ от участия в ряде культурных практик (в публичных чтениях, издательских проектах, финансируемых государством или культурными инстанциями, отказ от публикации в сборниках). Как вы считаете спустя несколько лет, оправдала ли себя эта стратегия, что она вам дала и как долго вам удавалось блюсти эту "аскезу"?
— Я примерно два года дословно следовал этим принципам: сам писал, сам публиковал, индивидуально проводил ни с кем не согласованные акции, сам публиковал о них отчеты на своем сайте. Это был эксперимент в чистом виде, этап, необходимый для личной политической идентификации. Нужно было как-то обособить себя от преобладающих политических, идеологических и культурных течений, ни одно из которых меня не устраивало, определиться, с кем я, от чьего имени и к кому обращаюсь.
Литературная среда сначала встретила это абсолютным непониманием вплоть до версий о моем сумасшествии, потом в "НЛО" вышла книжка стихов и текстов, написанных как раз в этот период. Издатели последовали одному из моих требований и издали ее без моего ведома. Это было забавно и неожиданно, многие подозревали "сговор" между мной и издателем. Недавно по такому же принципу вышла книжка в Эстонии. Я рад, что так происходит, в этом есть некоторый вызов существующей системе авторского права, хотя я, конечно, не преувеличивал бы масштаб. В какой-то момент я понял: все замечательно, я добился, чего хотел, приоритеты ясны, но нужны более непосредственные и коллективные формы воздействия. Это привело меня в левый лагерь.
— В этих же "установочных" документах вы заявили, что современное искусство вам близко, но то, во что оно по преимуществу вылилось в постсоветской России, вам глубоко чуждо. Можно ли сказать, что вы и ваши единомышленники применяете методы современного искусства для продвижения левых идей?
— Это скорее попытка существовать на границе, проясняя или налаживая связи между политикой и искусством. Такое пограничное состояние очень важно. Если ты замыкаешься в пространстве искусства, то в любом случае следуешь доминирующим в данный исторический момент трендам. Это не обязательно конъюнктура и беспринципность, но ты все равно играешь по правилам, ставишь на свою карьеру в искусстве. Это может быть вполне честная карьера, но если тебя не устраивает ситуация в целом и ты видишь пространство культуры как неизбежную проекцию общей ситуации, то ты понимаешь, что невозможно существовать исключительно внутри искусства. Для того чтобы что-то изменить, нужно действовать одновременно изнутри и снаружи. Это риск для карьеры художника, поэта, философа, но выигрыш в широте охвата и универсальности.
— В свое время вы резко критически отозвались об участии в культурных мероприятиях на "Винзаводе" Марата Гельмана поэтов правых взглядов, в частности, Константина Крылова. Также в газете "Что делать?" левыми была дана крайне негативная оценка присуждения премии Кандинского художнику Алексею Беляеву-Гинтовту , официальному стилисту Евразийского союза молодежи Дугина. Вы считаете, что это серьезная тенденция: крайне правые становятся востребованными в культурном мейнстриме?
— Действительно в нашем заявлении о премии Кандинского мы отметили, что это присуждение отражает "поправение", даже фашизацию части элит, которая связана с премией Кандинского, вовлечены в процесс купли-продажи искусства, и в какой-то степени являются законодателем норм и вкусов в этой сфере.
— В таком случае, если современное искусство — это средство, которое может быть использовано и правыми и левыми, то насколько было оправдано такое политкорректное недопущение в его пространство правого дискурса?
— Это не связано с политкорректностью. По генезису своему современное искусство, как оно сформировалось в послевоенную эпоху, было реакцией на абсолютизацию идеи красоты в фашистском дискурсе, пресловутую "эстетизацию политики". И не только искусство, но и философская мысль, и в целом послевоенная западная культура в огромной степени основывались на осмыслении фашистского эксцесса. И 1940-е, 1950-е, 1960-е, когда формировалось современное искусство, были в огромной степени временем гегемонии левых идей, причем не только в культуре. Массовые левые движения, компартии имели огромное влияние, в них состояло множество художников, философов, писателей. В это время и сформировались критические основы современного искусства, которое могло быть каким угодно, только не правым, не транслирующим ценности доминирования, подавления, расового или цивилизационного превосходства. Сейчас это свойство ставится под сомнение, потому что дикий рынок диктует свои приоритеты, далекие от демократических. Короче говоря, антифашизм и политкорректность — это разные вещи.
— Но разве позднее, в 1970-е, а особенно в 1980-е левые сами не столкнулись с попытками вытеснить их в "маргиналитет" и поставить знак равенства между их идеями и сталинизмом, ГУЛАГом и так далее?
— Да, доминирующий последние 20 лет неолиберализм действительно любую идеологическую альтернативу себе маркирует как тоталитарную. Но современное искусство все-таки сохранялось как сфера критической рефлексии, и эти основания нужно отстаивать. Другое дело, что и к современному искусству есть масса претензий, поскольку часто это просто дурная бесконечность рефлексии или механическое провоцирование обывателя, псевдорадикализм.
— Получается, что в современном искусстве на данный момент образовалось три основных "ядра": левые, правые и постмодернистский, неолиберальный мейнстрим. На мой вкус, тот же Гинтовт, хотя я не являюсь его поклонником, убедительнее, чем, например, "Запретное искусство" и прочее постмодернистское "ни о чем". Вам не кажется, что с чисто художественной точки зрения правые художники зачастую более цельные и убедительные, чем постмодернистский мейнстрим?
— Ну, политические термины не так легко проецируются на художественное поле. Беляев-Гинтовт — пока еще редкий пример ангажированного правого искусства, одновременно вписанного в арт-контекст. Постмодернистским может быть скорее отношение — когда говорят, что он, мол, делает это "для прикола", что это такая игра или просто цинизм и тому подобное. Видимо, люди судят по себе. Я же исхожу из того, что художник вкладывает в свои работы какие-то выношенные идеи и ценности. И в этом смысле его работы в самом деле убедительны, они чем-то завораживают и вызывают больше симпатии в моральном смысле, чем абсолютно конъюнктурные потуги или бесплодное умничанье многих современных художников.
Но именно потому что я воспринимаю высказывание художника всерьез, я могу считать его идеологическим оппонентом, с которым нужно бороться. Чисто эстетический фактор тут не главный, я понимаю, что тот же Гинтовт в целом вторичный художник, слегка варьирующий давно выработанные и скомпрометировавшие себя формы, но даже если бы он был прекрасным художником, это ничего не изменило бы.
Правда, есть мнение, что "хорошее искусство не может быть реакционным, а реакционное — хорошим", но это уже некая схоластика. Я лично считаю, что реакционное искусство вполне может быть хорошим, просто великолепным, масса поэтов придерживались реакционных взглядов и выражали их в замечательных стихах, которые я люблю. И знаю, что эти стихи, именно из-за своей мощи, воспитывают в том числе моих политических противников или просто аполитичных людей, замкнутых на свою субъективность. Это я говорю о большом искусстве. Но и по поводу средних художников, чей успех симптоматичен, тоже, думаю, следует высказываться.
— Может быть, в этом есть и положительный момент, такое четкое, честное позиционирование? Нет желания с двух краев — слева и справа — пробить это условно "гельмановское" болото и сойтись уже в открытой борьбе за ту же премию Кандинского?
— Нет такого желания, потому что эта конфигурация не так проста. Левые и правые тоже бывают разные, проблема не только в той "каше", которая между ними. Крайне правые пытаются проникнуть в мейнстрим и в какой-то степени находят в нем поддержку, мы тоже пытаемся бороться в разных пространствах. Можно провести параллель: сейчас в Англии в связи с успехами, в том числе электоральными, протофашистской, антииммигрантской партии BNP сложилось движение Unite Against Fascism. Одной из их последних акций была демонстрация возле офиса BBC, когда эта радиостанция пригласила на передачу лидера BNP. Демонстрация прошла под традиционным лозунгом "No platform!", то есть против допуска крайне правых в медиапространство. Вопрос в том, чтобы, настаивая на этом лозунге, одновременно критиковать и коррумпированный либеральный консенсус, который, когда ему надо, заигрывает с крайне правыми, а потом кричит о фашистской опасности.
Кстати, лидер BNP сказал на той передаче, что вовсе не BNP, а лейбористы во главе с Блэром отправляли войска в Ирак и Афганистан и тому подобное. И это верно. Точно так же с нашим современным искусством и прочим. Не националисты, а Павловский, Гельман и компания коррумпировали публичную политику. Гельман сам легитимировал Крылова, а респектабельные галеристы, арт-бизнесмены и искусствоведы раскрутили Гинтовта. Публичная сфера в упадке, современное искусство бесит людей или не трогает их вообще, но это не значит, что эти сферы нужно отдавать националистам или фашистам.
— Перейдем к политике. Движение "Вперед" — троцкистское?
— Да.
— Вы это не акцентируете…
— Ну да, мы не публикуем портрет Троцкого на передовице, не приходим с ним на митинги. Впрочем, на 7 ноября в этом году как раз пришли с портретами Троцкого, Розы Люксембург и других близких нам деятелей. К тому же троцкизм, как мы его понимаем, это ведь не вера в непогрешимого вождя и учителя. Это, прежде всего, определенный взгляд на историю СССР и социализма в XX веке и соответствующие политические выводы.
— Сейчас уже более 60, если не ошибаюсь, направлений в троцкизме. Даже среди людей относительно политически просвещенных сложился негативный образ троцкистов как людей, дерущихся между собой за каждый знак препинания в сочинениях основоположников марксизма, мыслящих узко, по-сектантски и являющихся интеллигентами, чей круг узок, и от народа они далеки. Насколько такое представление верно и что такое троцкизм в XXI веке?
— Это представление в целом имеет серьезные основания, хотя каждый пункт в отдельности можно оспорить. Во многих странах, например, в Латинской Америке, троцкизм не является "интеллигентским", а охватывает в том числе большие сегменты рабочего движения. И у нас, в России, те рабочие, стихийные коммунисты, у которых есть время и желание изучать историю вырождения социализма в СССР, в итоге приходят к троцкистским или подобным взглядам.
Но в целом корень этих проблем, этой герметичности, "сектантства" троцкистского движения следует искать в конце 1930-х годов, когда Троцкий сформулировал основные идеи — критика теории и практики социализма в отдельно взятой стране и узурпации власти сталинской бюрократией в Советском Союзе. Практически повсеместное тогда доминирование сталинистских компартий воспринималось как вырождение подлинной марксистской традиции в теории и, главное, на практике. Основной задачей стало сохранение этой изначальной традиции, на основе которой так называемое деформированное рабочее государство, как Троцкий характеризовал Советский Союз, можно было бы вернуть к принципам рабочей демократии, зачатки которой породила Октябрьская революция.
Как известно, марксизм — это философия практики. Идеи должны воплощаться в политической борьбе. Троцкисты, за исключением совсем уж мелких герметичных сект, эту борьбу всегда вели. Ожнако часто излишнее внимание к тексту, к деталям этих, условно говоря, "основных скрижалей", которые, как считалось, нужно уберечь от искажения, приводило к излишней догматизации, к бесконечным спорам о деталях, к взаимным обвинениям в "предательстве рабочего класса" и т. п.
Но это только одна сторона медали. С другой стороны, во многих странах в 1960-е, 1970-е и 1980-е годы троцкисты играли очень большую роль в непарламентской политике, в профсоюзных кампаниях, они внесли значительный вклад в 1968-й год, в борьбу против Тэтчер в Англии в 1980-х, когда имели огромное влияние в Лейбористской партии, и т. д.
И сейчас те тенденции, которые нам близки или интересны, стоят в авангарде антикапиталистической борьбы. Например, близкая к троцкизму Социалистическая рабочая партия в Англии (SWP) является главным организатором упомянутого мной антифашистского движения и многих других кампаний. Во Франции много лет существовала одна из крупнейших троцкистских организаций в Европе, LCR, зародившаяся на волне революции 1968-го года. Ее отличие от других тенденций в том, что она всегда была нацелена на работу в социальных движениях. Помимо участия в рабочей борьбе, каждый член LCR одновременно состоит в экологическом, жилищном, ЛГБТ, феминистском или другом движении. Сейчас на основе LCR во Франции образовалась Новая антикапиталистическая партия.
Мы считаем это вообще новым этапом в левой европейской истории — с арены окончательно сошли компартии (изначально сталинистские, а потом еврокоммунистические), а социал-демократия за последние 20 лет полностью слилась с неолиберализмом. На этом фоне у молодежи, и не только, есть огромный, пока не очень оформленный запрос на антикапиталистические идеи. И NPA пытается ответить на этот запрос, сохраняя свои троцкистские основания, то есть установку на внутреннюю демократию и на выработку общей глобальной повестки, совместно с самыми разными левыми и освободительными движениями, не только троцкистскими, конечно.
— У них есть перспективы, электоральные и вообще?
— Да, они довольно успешно выступают на выборах, в том числе местных, потому что имеют огромный опыт работы в низовых структурах и, как я уже сказал, в социальных движениях. Есть в NPA и медийные фигуры, и известные в стране интеллектуалы, способные артикулировать повестку партии, что очень важно, но для левой политики недостаточно, поэтому упор, конечно, делается на низовой активизм. На момент основания в NPA состояло около 10 тысяч членов.
— Принято считать, что часть троцкистских интеллектуалов, в первую очередь в США, в 1960-е и позже были рекрутированы в истеблишмент.
— Это сильно преувеличенное представление. Ни один из более-менее выдающихся троцкистских деятелей не попал в истеблишмент. Хотя, естественно, через троцкистские организации в Америке прошло много людей, интересующихся политикой. Некоторые из них начали праветь начиная с 70-х, но то же самое происходило и в Европе, где неудавшаяся революция стала для некоторых радикалов лифтом в истеблишмент, в большую политику. Есть такое национал-консервативное представление о том, что интернациональный марксизм с либеральным космополитизмом якобы объединяет идея, что все народы можно осчастливить по одним и тем же рецептам — либерально-рыночным или революционно-марксистским. Чтобы развеять этот миф, достаточно вспомнить, насколько активно многие троцкисты поддерживали национально-освободительную борьбу в странах третьего мира, которая имела массу локальных особенностей, в том числе далеких от традиционных марксистских схем.
— В стихотворении "Мне очень нравится когда...", опубликованном в сборнике "Авторник" в 2002 году, вы перечисляете ряд ваших знакомых, людей одного с вами поколения, в том числе "работавших в предвыборном штабе политика Кириенко и вошедших в его постоянную команду". То есть дается определенный социальный срез, приблизительно это среда московской интеллигенции 1990-х. И в стихотворении вы называете себя "самым счастливым из них из всех". В таком самоощущении сыграла роль и ваша политическая активность?
— Я, когда это писал, не был политически активен, "самый счастливый" — это скорее лирическое высказывание. Но если говорить о соотношении социальных ролей, моей и людей моего школьно-институтского круга, то действительно в 90-е мне повезло в том, что я оказался не вписан, не занял ни одну из существовавших в то время социальных ниш. Скажем, многие мои сокурсники по истфаку МГУ в итоге оказались в глянцевых журналах, в "Афише" и других, сделали отличные карьеры. Или работали на разные политические структуры, либо — в рекламе. Это поколение встало у руля новой медиаиндустрии. Я недолго развивался в этом русле, подавал большие надежды, потом как-то выпал. Сначала это было скорее интуитивное отторжение, потом оно стало сознательным. Собственно, за теми стихами начала 2000-х во многом и стоит это переживание. Такая неприкаянность — очень счастливое поэтическое состояние.
— Когда левые интеллектуалы пытаются апеллировать к эксплуатируемым и обездоленным слоям, культурный уровень которых часто, прямо скажем, не высок, то не происходит ли тут сбой коммуникации? Ведь зачастую правые или коммунисты-почвенники типа КПРФ находят у этих слоев больше понимания, чем левые интеллигенты со своими теориями.
— Надо понимать, что класс наемных работников, к которому мы апеллируем, не ограничивается промышленными рабочими. Этот класс вокруг нас, мы практически все к нему относимся, я лично на примере своих ближайших родственников и друзей вижу все эксцессы, с которыми сталкиваются люди наемного труда. Конечно, проблемы с коммуникацией есть. Но и левые бывают разные. Кто-то вполне органично способен общаться с промышленными рабочими, кому-то проще контактировать со студентами, школьниками или офисными работниками. А насчет левых теорий — в идее, что люди могут и должны сами управлять своим существованием совместно, не уступая это право ни президентам, ни капиталистам, ни профессиональным чиновникам, и что развитие культуры и технологии есть не самоцель, а лишь средство для такого самоуправления, нет ничего сложного. Сложности есть с ее реализацией. И перед очевидностью этой идеи и сложностью ее реализации все равны: и суперначитанные левые интеллигенты, и не очень образованные рабочие, и все остальные, стихийные или сознательные коммунисты или анархисты.
— На прошедших в октябре выборах в Мосгордуму вы работали наблюдателем от КПРФ. Как впечатления?
— Тяжелые, но полезные. Перед глазами весь беспредел, абсолютное игнорирование избирательной комиссией законодательных и вообще каких-либо норм. Подкуп или спаивание наблюдателей, председатели, убегающие с участков, комиссии, составленные непонятно по какому принципу… Можно сказать, белые нитки торчат отовсюду, но не хватает рук, чтобы вытаскивать и распутывать их. Вообще, мне кажется, тем, кто серьезно относится к электоральному процессу, нужно идти работать наблюдателями на следующих выборах. Мне было не принципиально, от кого стать наблюдателем: от КПРФ, от "Яблока" или от "Справедливой России". Все три партии зависимы от Кремля и заинтересованы в противодействии тем совсем уже откровенным наглости и криминалу "ЕдРа", которые проявились на этих выборах и при подготовке к ним.
Интересно, что депутаты Мосгордумы от КПРФ и "Яблока" прошлого созыва местами довольно активно себя проявляли, ездили на сходы жителей, а в итоге мы видим, что, например, "Яблоко" не прошло вообще. Какой можно сделать вывод? Информационное давление сверху настолько всепоглощающее, что реальные политические связи, которые выстраиваются таким кропотливым трудом, на уровне информационного воздействия моментально размываются.
Нужно бороться в судах, выстраивать низовые структуры, но без воздействия на политическую и на информационную сферу ничего не изменится. Каким должно быть это воздействие, большой вопрос, причем не только для России, но и, например, для Европы, где усугубляется противоречие между серьезной низовой — жилищной, студенческой — и прочей активностью, огромной культурой местного самоуправления и симулятивной официальной политикой, адаптированной под нужды элит. Каким образом совместить работу в социальных движениях, в профсоюзах, культурное сопротивление с вызовом системе как таковой на политическом и информационном уровне? Собственно, это главный вопрос для моих товарищей, единомышленников и в России, и в других странах.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
