Лев Шлосберг написал вчера в "Псковской губернии" о подмене, которую осуществил российский режим с Днем Победы: "Российское государство решило украсть смысл Дня Победы и подменить его другим смыслом – лживым и бесчестным. Российское государство решило стать участником Великой Отечественной войны – десятилетия спустя, когда в руководстве страны не осталось ни одного фронтовика". Сделано это было с одной целью: "оправдать ... политику вражды, политику войны", представить агрессора жертвой, которая так же, как в Великую Отечественную, вынуждена защищаться от окружающих ее плотным кольцом врагов. Защищаться, нападая на них.
"Российское государство нагло поставило знак равенства между Великой Отечественной войной и преступными войнами XXI века, которые само же и начало. Российское государство пытается прикрыть и оправдать свои преступления Великой Победой народа 1945 года".
В этой системе координат по Оруэллу (правда – это ложь, мир – это война) все, с кем Россия затеяла войны, логично становятся фашистами:
"Оппоненты Российской Федерации в любых политических конфликтах теперь называются "фашистами". Тот, кто не согласен с политикой Российской Федерации в международной сфере, теперь называется „фашистом“.
Союзники СССР в борьбе с фашизмом, вместе с нашей страной, вместе с нашим народом выстрадавшие Великую Победу и принесшие на алтарь свои жертвы, теперь называются „фашистами“.
Тот, кто выступает за мир против войны, если эту войну ведет Российская Федерация, теперь называется „фашистом“".
Я хочу привести пример, как конкретно осуществляется такая подмена смыслов, и уже даже не государством, а, как говорится, на низовом уровне, конкретными людьми, заточенными зомбоящиком на милитаризм, на мысль, что вокруг России – фашисты.
Сначала – небольшая заметка Владимира Киященко на его страничке в Фейсбуке.
Йося с чайником
Пара слов за детство.
Мне было шесть лет, бабушка вела меня в парк Горького, был май и приближался Праздник. Я уже знал, что это Праздник Победы, но еще не знал, что такое война. И на перекрестке Дзержинского и Маяковского, у молочного магазина, я с ней столкнулся. С войной.
Как воспитанный мальчик я с ней поздоровался, и, как учил меня дед, спросил: "Йося, как поживаешь? Как родители?" Смысл этих вопросов тогда был мне недоступен, пришлось чуть подрасти, чтоб понять. Тот, к кому я обратился, посмотрел на меня, узнал и стал рассказывать: как он с мамеле ходил на Благовещенский базар покупать ботинки для школы, что завтра он с папочкой идёт в зоопарк кататься на пони, а летом всей семьей они поедут в Херсон.
Ребята, мне было реально страшно! Передо мной стоял высоченный худой еврей лет сорока, совершенно седой, аккуратно застегнутый на все пуговки как школьник. Он болтал о разной житейской ерунде и плакал. Губы рассказывали о пони и Херсоне, а из глаз текли слезы. Но страшнее всего был чайник. Какой чайник? Латунный чайник, литра на три, наполненный мелочью. Представили картину маслом?
Это был знаменитый на весь центр Харькова Йося с Чайником. Порождение войны, совесть нашего района. Каждый Божий день он выходил на перекресток Дзержинского и Маяковского, становился у молочного магазина и смотрел на балкон второго этажа 76-го дома, не выпуская из рук чайника. Чайник служил Йосе и кошельком, и авоськой, и чехлом для документов. Даже у дворовых сявок считалось западло стянуть из чайника хоть копейку, били за это жестоко. Все знали Йосину историю.
История же была такой. Когда немцы первый раз вошли в город, Йосина семья не успела эвакуироваться. Их квартира во втором этаже дома 76 приглянулась двум немецким лейтенантам. И чтоб долго не валандаться, а заодно "окончательно решить еврейский вопрос", Йосиных родителей повесили на их же балконе. Перед смертью мама Йоси положила в чайник немного денег и вытолкала через чёрный ход, якобы за молоком. Много ли понимал шестилетний пацанёнок? За молоком так за молоком. Он стоял у магазина и всё видел, а когда понял что случилось – поседел и сошел с ума. С того дня ему всегда было шесть лет, и он всегда ждал у молочного магазина маму. Йосю прятали по семьям до 43-го года. А после освобождения города он снова занял свой пост.
Вы спросите, зачем с ним нужно было заговаривать и спрашивать о родителях? Это был единственный способ вывести Йосю из ступора, отвести домой, накормить, привести в порядок. А деньги в чайнике не были милостыней, нет. Мой дед говорил, что это слёзы больной совести.
Последний раз я видел Йосю с Чайником весной 90-го года. Такой же седой и аккуратно застёгнутый, он стоял у молочного магазина. И так же приближался Праздник.
Владимир Киященко
Известно, что иногда трагедия одного человека потрясает больше, чем трагедия миллионов. Судьба мальчика из Харькова, навсегда оставшегося в 6-летнем возрасте, относится к числу таких историй. Читать это без слез, без комка в горле невозможно.
Но вот как, за какие уши можно притянуть такую историю к тонкому намеку на то, что сегодня в Харькове опять, как и во Вторую мировую, окопались фашисты? Оказывается, можно. Читаем 4 мая в блоге Олега Лурье на "Эхе Москвы":
"Йосю помню… И его чайник помню…
Я сейчас живу далеко от Харькова. И въезд на Украину мне запрещен. Я не знаю, увижу ли я когда-нибудь город моего детства. Я не знаю, жив ли Йося, которого я так хорошо помню. И его глаза я не забуду никогда. В них та боль, которую сейчас зачем-то пытаются вернуть назад… Зачем?"
Понятно, кто пытается вернуть в Харьков боль Великой Отечественной?
Хотелось бы, конечно, чтобы Олег Лурье привел конкретные цифры в подтверждение своего тезиса – скольких человек уничтожили нынче фашисты в Харькове, каким образом: так же вешая их на балконах, расстреливая, ссылая в концлагеря?
Или невозможность посетить родной Харьков для него равнозначна трагедии мальчика Йоси?
Назвать эту короткую запись в блоге подлогом – это холодно и отстраненно констатировать факт. На нормальном человеческом языке это называется мерзость.
Кстати, в России пока, кажется, никто не отменял печально известный Закон о противодействии попыткам фальсификации истории в ущерб интересам государства (примерно так он называется).
Так вот, фальсификаторы, осуществившие подмену смысла Дня Победы, о которых пишет Лев Шлосберг, и есть те, к кому в первую очередь должен быть применен такой закон.
