74 года назад, 3 июля 1941-го, в радиоэфире прозвучала одна из самых знаковых и судьбоносных речей, которые когда-либо слышала Россия — знаменитая речь Иосифа Сталина, его первое обращение к народу с момента начала войны. В тот же день её перепечатали в советский прессе, и именно её, а не речь наркома иностранных дел Вячеслава Молотова, прозвучавшую днём 22 июня, можно назвать программным манифестом, объявлявшем о вступлении СССР в Великую Войну. Речь эту вспоминал, наверное, каждый автор, который хоть краем касался темы начала войны, и от многократных упоминаний складывается впечатление, что всякий житель бывшего СССР знает её чуть ли не наизусть. А ведь речь была не самая короткая, и разные её части удостоились вовсе не равного внимания исследователей.
Наверное, наибольшее число людей помнит самое начало этой речи — сталинское обращение к слушателям, знаменитое "Братья и сёстры!… К вам обращаюсь я, друзья мои!" Сталинисты, настоящие и новодельные, не устают умиляться этому пассажу, видя в нём опровержение мнения, что Сталин — тиран. "Какой же он тиран? Он великодушный Отец родной, готовый поднять своих возлюбленных детей до статуса равных себе — до друзей, до Братьев и Сестёр!" Люди, которые помнят за Сталиным не только Победу, ядерную бомбу и тост за терпение русского народа, но и Голодомор, и Большой террор, и череду агрессий против соседей и много чего ещё, более склонны к насмешливому "Эк его припекло жарким летом 41-го! Чувствительно германский орёл в макушку клюнул, если пришлось лично, не доверяя важного дела соратникам-подельникам, идти к микрофону и заочно брататься с теми, кто как-то пережил и 30-й, и 37-й!".
Много едких слов сказано по поводу "лучших дивизий врага и лучших частей его авиации", которые Сталин отправил в могилу уже через 10 дней после начала войны. Но тут-то вождя понять можно — уже сданы Минск, Каунас, Рига, немец прёт дальше, и надо чем-то подбодрить ошеломлённых "братьев и сестёр", хотя бы и откровенным враньём.
Также широко известен длиннющий, в несколько абзацев, пассаж, посвящённый сталинскому самооправданию, ответу на никем тогда в слух не заданный, но висевший в воздухе вопрос: "Как так получилось, что приходится призывать к "войне народной, священной войне" с тем, с кем менее двух лет назад подписали "Договор о ненападении" (да-да, тот самый "Пакт Молотова — Риббентропа"), а чуток позже — "Договор о дружбе и границе", границе, расчленившей "бывшую Польшу", убитую в четыре руки, ударами с запада и с востока? С кем дружили-то? С нынешним "вероломным агрессором"?" И Сталин подробно, в своей обычной вязкой манере "Сам себя спрашиваю — сам себе отвечаю" разъяснял слушателям, что Советским-то Союзом двигало сугубое миролюбие и желание "подготовить свои силы для отпора", а вот гитлеровской Германии её вероломство отольётся в ближайшее время. Цену этим словам историки назвали давно и определённо, сразу после публикации печально знаменитого "Секретного протокола" к Пакту, не буду повторять.
И если по поводу этих частей сталинской речи ещё можно иронизировать, то от "резолютивной", той, в которой он подробно разъяснял народу, каким путём поведёт его к победе, становится совсем не смешно. Сталин открытым текстом объявил, что "тактика выжженной земли" становится для Красной Армии основой стратегии. Его категорическое требование "не оставлять врагу ни одного килограмма хлеба, ни одного литра горючего… Угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы", будучи выполненным, обрекало жителей оставленных Красной Армией областей на голодную смерть. Так и случилось — полистайте "Дневник коллаборантки" Лидии Осиповой, и станет ясно, что в тех районах, где советские партизаны своими подвигами не подводили местное население под безжалостную немецкую "ответку", главной причиной массовых смертей стал не террор оккупантов, а именно голод — прямое следствие тотальной разрухи, воцарившейся в районах, откуда Красная Армия не бежала, теряя тапки и танки, а отступала более-менее организованно, разрушая за собой всё, до чего могла дотянуться.
Но есть в сталинской речи ещё один кусочек, буквально несколько слов, словно укрывшийся от широкого внимания историков между набатным вступлением, самооправданиями, призывами и приговором миллионам подданных. Уже ради него одного стоило прочитать эту речь самому, целиком, не доверяя комментаторам. Это та часть, где Сталин разъяснял слушателям цели вероломного агрессора: "Он ставит своей целью… восстановление царизма…" Конец цитаты, как говорится. Произнесите ЭТО вслух, покатайте на языке, "зацените", чёрт возьми, оно того заслуживает!
Остаётся только гадать, что заставило Сталина тащить в свою речь этот изысканный бред про Гитлера — реставратора российской монархии. Может, это очередной "прокол" советской разведки, коих летом 41-го было не счесть? Ну, не успели допросить крайне немногочисленных немецких пленных и выяснить у них, что именно говорилось в обращении фюрера "Солдатам Восточного фронта", зачитанном перед всей армией вторжения в ночь с 21-го на 22 июня (поверьте, там про "восстановление царизма" — ни боже мой, сплошная забота об обеспечении безопасности Германии и "всей Европы". Сталин был большим "миролюбцем", но на тот момент не единственным и не главным).
А может, разведка-то доложила, но вождь смекнул, что отсутствие в речах Гитлера прямых обещаний поработить-расчленить СССР — плохой стимулятор для красноармейцев, настоящих и будущих, и надо бы нагнать страху. А поскольку самой страшной страшилкой для большевика была именно власть государей-императоров с присущими им помещиками и капиталистами, то эта пластинка, не умолкавшая с 1917 года, проскрипела над страной ещё раз.
Но оставим догадки о мотивах сталинского спичрайтерства. В соответствии с восточной мудростью "Истина не в устах говорящего, а в ушах слушающего", попробуем представить, как восприняли это известие (о "восстановлении царизма") сталинские слушатели.
С советской молодёжью всё ясно — её воспитанием большевики занимались с похвальной тщательностью, и результат был налицо — в военкоматы, записываться добровольцами, приписывая себе недостающие годы, бегом бежали не только парни, но и девчонки, включая тех, чьи отцы умерли с клеймом "врага народа". Этих уже не надо было ни мотивировать, ни "учить военному делу настоящим образом" (из несчастной Зои Космодемьянской и её сверстников "диверсантов", призванных действовать в ближайшем немецком тылу, "сделали"… за пять дней. Потери среди них соответствовали качеству подготовки). Они спешили на фронт, и боялись только одного — что война закончится быстрее, чем они докажут вождю свою любовь, преданность и полезность.
Речь не о них, а об их отцах, разменявших к 41-му пятый десяток. Они-то, успевшие побывать в окопах Первой мировой, определённо знали, что такое война "с германцем", и могли догадываться, что их ждёт после неизбежного призыва, с поправкой на то, что нынешний немец вооружён куда лучше тогдашнего. Вряд ли эти тёртые жизнью мужики заблуждались относительно перспектив начавшейся войны. Возможность скорой смерти стояла перед ним ясно, в полный рост, и чем ближе становился фронт, тем определённее была печальная перспектива. И невозможно поверить, что они не задавали себе вопроса "За что я должен умереть?". И товарищ Сталин, сам того вряд ли желая, подсказал им ответ: "Да не умереть ты должен, а выжить. Любой ценой. Ибо скоро ВСЁ ЭТО кончится. И на немецких штыках вернётся нормальная жизнь, та, которую ты знаешь не из казённой пропаганды, а по своему личному опыту. Без большевиков. Без ЧК-ОГПУ-НКВД. Без колхозов. Без нищеты непроглядной и бесправия. Без ГУЛАГа. Без войн с соседями, вспыхивающих ни с того ни сего и так же без объяснений угасающих, но успевающих за три месяца испепелить и исковеркать сотни тысяч жизней. Без страха. Сталин сам сказал. Только надо дожить".
Если принять это допущение, то станет гораздо проще понять, почему война пошла так, как она пошла. Почему Красная Армия, пополненная миллионами призывников, не стала воевать в 41-м сколько-нибудь лучше. Почему за "котлами" под Белостоком и Минском последовали "котлы" под Уманью, под Киевом, под Брянском и Вязьмой и много ещё помельче, не на целые фронты, а "всего лишь" на армии. Почему к концу 41-го количество красноармейцев, сдавшихся в плен, перевалило далеко за три миллиона. И ещё столько же "пропали без вести", неведомо куда, растворились между Красной Армией и немецким пленом.
Просто вождям думать надо, прежде чем объяснять народу причину начавшейся войны. И нынешняя "сакральная Корсунь" в этом плане мало чем отличается от тогдашнего "восстановления царизма".
