В июле 1830 года государь император Николай Павлович решительно вошел в дворцовую залу, где тусила элита его гвардии, и очень взволнованно воскликнул: "На коней, господа, в Париже – революция!". По контексту звучало СНОВА. Возникла неловкая пауза…
Веселье было напрочь испорчено… Но прочитавши новые депеши, царь охолонул – "державы", как тогда говорили, переход французского трона к младшей ветви династии – Орлеанидам – одобрили. Создание во Франции "британской системы" - торгово-олигархического "конституциализма" - не вызвало никакого отторжения (сложился консенсус, что Карл Х – последний из царствующих французских Бурбонов – испанские правят и сегодня - сам виноват, раз всех так достал).
Тем более, что "конституционная Франция" немедленно "качнула мышцой", взяв Алжир – разумеется, во имя благородней цели - борьбы с тогдашним "международным терроризмом" - язвой алжирского пиратства. Вот до чего попустительство организованной преступности доводит правителя - особенно, если у того "на носу выросла шишка"!
А у Петербурга очень вскоре возникла своя головная боль – восстало неосторожно наделенное "экспериментальной" конституцией Царство Польское. Покойный старший брат императора, перед тем как окончательно вводить на Святой Руси либерализм, решил провести в бывшем Великом Герцогстве Варшавском основательные стендовые испытания…
Мрачные предчувствия Карамзина, в свое время добившегося опалы реформатора-конституционалиста Сперанского, его не обманули – и тень демократии, подаренная побежденным французам и полякам, неукротимо вела к революции. Более того, поляки получили мощнейшую моральную поддержку от европейской общественности (как позднее и восставшие венгры осенью 1956 года, оккупированные чехословаки осенью 1968 года и польская "Солидарность" - с начала и до конца 80-х).
Все завершилось злобной патетикой Пушкина в адрес французского барда Беранже, его же гневными призывами к невмешательству Запада во внутренние дела "Русского мира" и прекращению разнузданной русофобской пропаганды: "Оставьте - то старый спор славян между собой".
Но все последующие 17 лет, пока славный король Людовик-Филипп раскачивал прекрасную Францию до следующей революции, сам государь Николай Павлович был перманентным источником свински-соблазнительнейшего дипломатического скандала, упорно отказываясь именовать в международной переписке "мой августейший брат" "короля-обывателя" (или, как злобно острили в Северной Пальмире, "короля баррикад"), как то полагалось по этикету, ограничиваясь минимально-положенным "Ваше королевское Величество" [полностью ведь легитимен только беглый Янукович, а Порошенко – тот президент от "фашистов майдана"].
Но самое главное – самодержец всероссийский осознал страшную вещь – продолжение курса на европеизацию, которую уже полтора века вели Романовы, это – путь в историческую западню. Ибо и все идеи, и сама парадигма западного развития неминуемо вели к либерализму, гражданским свободам и в итоге к революции, устанавливающей конституционный парламентаризм.
При этом обращение вестернизируемого общества исключительно к консервативному полюсу европейской цивилизации ничего не меняло – культуры принципиально биполярны [или, совсем разжевав, ведь про дзен и фэн-шуй наслышан каждый: любой ЯН содержит ИНЬ, а любой ИНЬ – ЯН], посему даже приобщаясь исключительно к деместровскому направлению политической философии, все равно нет-нет, да и зачерпнешь не только благонамеренного Локка, но и вольтерьянства и даже руссоизма… А к 1848 проклюнулся еще один "полюс" - "призрак коммунизма"…
Поэтому перед, как выражается Даниил Дондурей, "смысловиками", была поставлена по-царски грандиозная задача – идеологического апгрейда петербургской монархии.
Заготовки милейших славянофилов, точно также как и немецких романтиков "особого пути", решительно не подходили.
Во-первых, и те, и те были сторонниками, как сейчас бы сказали, "гражданского общества".
Во-вторых, понять и применить славянофильский призыв "помолясь, вернуться в родную сторону" - святую московскую Русь - было столь же экзотично, как, допустим, упования, свергнув "сатанинский большевизм", обрести счастье в реставрации порядков матушки-Екатерины… Или надежды Солженицына развернуть Россию от Андропова к Столыпину…
Но министр просвещения – граф Уваров (со всем креативным блеском человека, не тратящего внимание на прекрасно-слабый пол) - задачу выполнил идеально. В отличие от Мединского [в хорошем смысле слова], он не стал фонтанировать томиками, разоблачающими ложь о пьянстве, лени, шовинизме и постыдной готовности красноармейцев пойти против сталинского колхозного строя хоть с Гитлером, хоть с чертом лысым…
Ибо граф о личных народных недостатках мог судить как по отчетам управляющего имением, так и по жалобам коллег и по личным впечатлением от посещения своих деревенек. А о профранцузских восстаниях лета 1812 года, когда от Бонапарта-Антихриста мужики ждали отмены крепостного рабства, имея примеры его действий в Италии, Испании и в германских землях, отлично знал как современник.
Была создана доктрина "Православие – Самодержавие – Народность" (доктрина "казенной народности"), оказавшаяся настолько совершенной, что все российские правители при любом повороте от реформ и европеизации обращались к ее актуализированным интерпретациям (социально-историческим "реинкарнациям").
Чтобы разобраться в ней, надо последовать настоятельному совету Великого Учителя Куна, мудро указавшему, что только возвращение словам истинного смысла возвращает в Поднебесную предустановленную Лейбницем гармонию…
"Православие" в этой формуле – это вовсе не призыв к обращению до мозга костей секулярной элиты (для которой параллельная монастырская жизнь была так же экзотична, как среда уманских хабадников в Бруклине - для манхэттенского менеджера-еврея), как к религиозному фундаментализму или мистике.
Это было требование признать эксклюзивный характер русской цивилизации как альтернативы гуманно-просвещенному Западу, отказаться от заигрывания элит с католицизмом, с его интеллектуализмом и персонализмом, а главное – перестать раздражать средние слои своим демонстративно-небрежным отношением к "вере отцов".
"Самодержавие" - это не просто полицейско-бюрократический авторитаризм (просто и любой Меттерних или французский король сумеет), это – личная внесословная уния каждого подданного – от родовитого вельможи до крепостного холопа – с государем. (Андропов двинул популярнейший слоган: "дисциплина – от министра до рабочего").
В этих условиях феодальная иерархия – это огромная социальная проблема, это выращивание перегородки ("средостения", как сильно позднее выражались идеологи черносотенства) между мужиком и царем. Символический выход был найден в зачислении всех живущих в имениях помещиков в запасные чины минвнудел, с обязательным ношением в официальных случаях ведомственных мундиров, включая форменное черное нижнее белье…
Уваровское "самодержавие" – это перевод феодальных, сузеренно-вассальных отношений в харизматическую систему власти "правителя-пророка", древнего "царя-первосвященника" [церковью руководил царем назначенный председатель Священного Синода – как бы министр православия, он мог быть даже открытым атеистом или криптокатоликом].
Практически это было второе в русской истории "обожествление" живого царя по эллинистскому образцу.
Первое было у Ивана Грозного, третье – у Грозного Иосифа. Оно было призвано заменить начавшуюся с Петра Великого легитимацию монарха как наилучшего руководителя модернизационного проекта. Подобная сакрализация обернулось своей изнанкой при сыне и внуке Николая Первого этого имени – замысел народовольцев был именно в провоцировании взрыва социума в результате этакого люциферианского акта богосвержения.
Калейдоскопическая смена российских императоров и императриц с 1725 по 1801 вызывала только лёгкое колебание "социальной ряски".
Кстати, взрыв произошел – в виде двух волн еврейских погромов – в апреле 1881 и особенно мощной - в апреле 1882 года. Социальная ткань рванула там, где тонко. И тут и власть, и радикальная оппозиция "протянули руку народу": "Народная воля" в прокламациях восславила погромы как тренинг народной расправы с помещиками.
Молодая социалистическая еврейская интеллигенция воспылала протосионизмом, начав сельскохозяйственное освоение Святой Земли за полтора десятилетия до призывов Теодора Герцля.
Царизм принял на вооружение доктрину государственного антисемитизма, включая введение квотирования иудеев в системе образования и возникающем среднем классе (это перечеркнуло политику трёх предыдущих императоров на интеграцию иудеев) и госпрограммы сселения иудеев в штетлы-местечки (микробантустаны) – см. ленкомовскую "Поминальную молитву" - пьесу, так трогательно-надрывно завершившую "200 лет вместе".
И вот теперь, на сладкое, третья часть уваровской формулы – "Народность". Она вовсе не означает некий "консервативный" демократизм в смысле политтехнологического создания массовой поддержки власти и внедрения в появляющуюся массовую культуру квазифольклорных элементов. Это не путинизм второго и третьего срока.
Тогда слово "народность" было только и исключительно синонимом романтического "расового", т.е. племенного, национализма. А также воинствующего отрицания элитарности. Веками третируемые повадки черни были признаны социокультурным эталоном. Вся советская "рабоче-крестьянская простота" вышла именно из "николаевской шинели".
Феодально-сословная установка, согласно которой аристократы Европы (и даже благородные басурмане) – это тысячелетняя единая корпорация, внутри которой, конечно, происходят непрерывные разборки, но отделена от презренных вилланов, как мир "пацанов" от мира "коммерсов", а монастырский клир и академически-университетская среда, вообще, транснациональны. Последняя была просто растоптана.
Ни одна "космополитическая" социальная корпорация отныне не имеет права самостоятельной выработки представлений о ценностях, критериях правоты и справедливости в той или иной коллизии, но обязана следовать тому, на что укажет высшая власть. Любой иной подход – это, в нынешних терминах, "национал-предательство". "Скажи мне, чей Крым, и я скажу, кто ты…".
Три десятилетия назад это называли "классовый подход", имея в виду эталонизацию позиции русского (русифицированного) рабочего-коммуниста, с его искусственно культивируемый всепроникающей системой политобразования архаически-манихейский менталитет.
Поворот Горбачева - Яковлева к вестернизации, вынудивший обратиться к "общечеловеческим" - западно-просвещенческим – ценностям, - был проклят в период нынешней "романтической реакции".
Здесь я должен пристыжено признать, что недолюбливаю патриотизм как идею за то, что он "биологизирует" гражданские добродетели – человек и сообщества должны делать правильные, полезные и добрые дела не из верности локусу (исторической родине), этносу или государству, но именно из осознания сократовской максимы, что добродетель содержит награду сама в себе…
Самое универсальное определение национализма для меня – это переработанная мною гелнеровская формула: национализм – это доктрина, в соответствии с которой интересы моего государства-партии или государства-этноса, или этноса как протогосударства (проще говоря, национального движения) всегда приоритетны по сравнению с моральными ценностями моего культурного круга (в значении локальной цивилизации).
Здесь небольшое разъяснение. Поскольку еще не сложилась глобальная цивилизация, то термин "общечеловеческие ценности" может быть отнесен только к западным гуманистическим и демократическим ценностям. В остальных культурах есть свои обоснования солидарности и взаимопомощи - однако, скорректированные проникновением современных западных представлений о достоинстве личности и гражданской свободе.
Самый простой пример: гелнеровское определение национализма как "стремления каждой <этнической> нации иметь одно и свое государство" (т.е. иметь суверенитет, политически обеспеченное культурно-национальное единство, позволяющее проводить организованное воспитание и поддержку идентичности, а также святая святых - территориальную целостность) подразумевает постоянный конфликт этого стремления с принципами просвещенной цивилизационной солидарности, требующими избегать войн и конфликтов, разжигания ненависти, уважения договоров…
Вот теперь я перехожу к абзацам, для которых все предшествующее было вступлением.
Современный западный либерализм немного сословен. Демократические институты создаются не для содействия как можно более адекватной трансляции воли масс, но именно для её, так сказать, гармонизации; для уравновешивания конкурирующих политических устремлений и социальных запросов, а не для их фокусировки [один из эвфемизмов "управляемой демократии" - "фокусированная демократия"]. Для либерального английского общества околофутбольная шпана – это агрессивная чернь.
Чем более "запоминающе" обойдеся с этой публикой, страдающей норадреналиновой (гормон агрессии) зависимостью, французская полиция – тем лучше. Жаль нельзя выпороть в участке – для назидания.
Более всего сопротивлялся отмене телесных наказаний в школе британский профсоюз учителей. И одной из первых жалоб, четыре десятилетия назад рассмотренных Европейским судом по правам человека, была жалоба подростка, выпоротого полицией на британском острове Мэн (унижающее человеческое достоинство обращение).
Решение ЕСПЧ гласило – впредь запретить полиции порку с раздеванием (при наличии одежды стандартной ткани), только в закрытом помещении, с согласия родителей и под наблюдением врача…
Для страны, приверженной "уваровской народности" - боевитые болельщики – это, напротив, национальный авангард, показавшей свою физическую силу и моральную решимость прямо в средоточии цивилизационного соперника – "гнилого Запада".
Герои, утершие нос традиционно-русофобствующим англосаксам. Герои, 6 недель назад так хвастающиеся своей готовностью "повторить" марш Красной Армии на Берлин и Эльбу... И рисовавшие на своих иномаркахЮ как они будут "повторять"...
Точно также как военные авиахулиганы, "бочкующие" американские самолеты и корабли…
Культ архаизации и простонародности. Пусть не любят – лишь бы боялись… Боишься – значит, уважаешь... После "патриотического марша" российских болельщиков в Варшаве выручать задержанных послали федерального омбудсмена Лукина. И никуда не делся будущий тверской сенатор, помчался…
Это я клоню к тому, что когда в России к власти придут настоящие "либеральные фашисты", то выдворенных хулиганов уже в "Шереметьево" будет встречать национальная гвардия с хорошо вымоченными розгами…
И применение будет гвардии найдено, и очень как-то стильно получится - одновременно и по-русски и по-древнеримски…
Но чтобы всё строго в соответствии с практикой Страсбургского суда...
! Орфография и стилистика автора сохранены
