Конечно, Петербург-Петроград-Ленинград и обратно провоцирует на создание мифов. Этих мифов много в истории города, рождаются мифы и сегодня. Всем нам хочется быть на правильной стороне, хотя правильная сторона, увы, та, на которой мы. Любим мы и списки, которые эту правильность удостоверяют.
Вот прочел в интервью многознающего человека очередной список тех, кто является для него метафорой судьбы города: Даниил Хармс, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Борис Гребенщиков, Сергей Шнуров. Список как список, у вас, возможно, будет такой же или другой, или совсем его не будет, если списочная банальность претит.
Интересно, однако, другое: объяснение автором интервью того, что объединяет столь разных городских персонажей. По его мнению, все они относятся одинаково к творчеству как к тому, что не имеет прямой связи с получением денег. Главное — величие замысла. Дальше еще звучит слово "аскеза".
Почему, на мой взгляд, искать аскетичность и бессребреничество, как у перечисленных культурных героев, так и вообще в корне петербургского существования — это миф, да еще плохо сконструированный, я еще скажу. Но если рассуждать о представленном ряде, то его объединяющим началом кажется мне определенного рода успешность. То есть одна и та же логика судьбы: сначала персонаж становился знаковой культовой фигурой для своего круга, а потом перешагивал этот круг (Хармс после смерти, Шнур, минуя первый этап) и добивался массового успеха.
Но у каждого — свои герои. Мне более петербургскими представляются совсем другие лица (если играть в эту натужную полемику списков). На мой взгляд, современная судьба города точнее отразилась в Александре Введенском, Леониде Аронзоне, Викторе Кривулине, Борисе Кудрякове, Елене Шварц. В этом случае схема успеха не двухтактная, а однотактная: успех внутри своей группы, потом — весьма умеренный, но успех самой группы — и отчетливый сладкий неуспех среди массового читателя.
Я не считаю, что одни поэты лучше других, но мне, конечно, казалось, что Петербург-Ленинград — город высокого, так сказать, неуспеха, стоического поражения; не великий город с областной судьбой, не что-то среднее между библиотекой и некрополем. А то, что из него, как из местечкового болота, повыскакивали авантюристы разного пошиба, правящие сегодня страной, так это и есть персонификация исключения. И вообще успеха чаще добиваются уехавшие из города, а не оставшиеся.
Наш город удивительно болезненно переживал свое унижение — быть бывшей и отвергнутой столицей (женой). И соизмеримы этому чувству (если это вообще можно сравнивать) не любимцы жизни и толпы, но важные для представления фирменной функции города персонажи. Мандельштам — со всей возможной культурологической неполиткорректностью — говорил, что функция женщины — оплакать смерь мужчины и сохранить то, что без нее пропадет.
Это и было, на мой взгляд, культурным предназначением Петербурга, потерявшего мужские прерогативы столичного статуса: воплощать женские функции спасения и сохранения. Спасти культуру дореволюционную, послереволюционную и западную по преимуществу в своих арсеналах некрополей, библиотек, запасниках частной жизни. Петербургская культура, к которой мы одинаково принадлежали с автором цитируемого интервью, стала мостом из неба и резной кости, по которому, как по запасному маршруту, прошла спасаемая от забвения культура, отвергнутая доминирующим политическим движением. Совком, иначе говоря.
Ведь спасти просто тексты — мало. Надо создать среду, которая будет тексты, артефакты, традиции развивать и сохранять. Спасти от бесшабашного совка то, что гибнет на советском сквозняке, тем более с резким ленинградским ветром с дождем, оказалось возможным только внутри особого загона, подполья и подвала, где культура не консервировалась, а росла как дрожжи. И вот те, кто спасал, развивал, сохранял — и есть, по-моему, знаковые петербуржцы нашего поколения.
Что же касается такой частности, как аскетичность или, напротив, корыстность, то у той культуры, о которой я, и выбора не было наварить на стихах. Может, и хотелось бы, да как? Тут либо наваривать, либо в подвале морозные и пьяные цветы на окне выращивать.
Но как миф, приписывающий свойства одних (вынужденные, повторю я, вынужденные) совсем другим — миф, конечно, интересный и показательный. Ведь деньги и успех — это не только функция обстоятельств и поведения художника в паблике, но и категория его стиля. Массовый успех — следствие поэтического выбора, по крайней мере в такой же степени, как выбора биографии.
Как выбор он ничем не хуже других, но тех, кого в качестве примера аскезы и бескорыстия приводит автор интервью, в бессознательном и идеалистическом поведении трудно упрекнуть.
Вот только одно возражение, история из жизни, так сказать.
Двадцать лет назад я оказался в Финляндии на одной очень представительной конференции (представительной в том смысле, что свидетелей того, о чем я расскажу, полно), и так случилось, что туда же приехал совсем по другому поводу Бродский, который представлял книгу переводов своих стихов.
Сначала Бродский устроил большую пресс-конференцию (это все происходило за полгода до его смерти), а вечером мы оказались в доме одной нашей общей знакомой, где полночи проговорили. На следующий день Бродский читал стихи на поэтическом фестивале.
Но я не об этих посиделках и чтении, а об интервью: к нашей теме близко примыкает один ответ Бродского на вопрос, не собирается ли он продолжить свой цикл замечательных эссе о Венеции. На это Бродский ответил с обескураживающей простотой: "Понимаете, я начал писать о Венеции, когда один богатый чувак (не буду называть имя) заказал мне эти эссе. Одно, другое, потом сказал — пиши. Он мне платил, и очень хорошо, за каждый текст, и я писал. Платил бы дальше, я бы дальше писал. Но у чувака либо деньги кончились, либо надоело, а нет денег — нет работы". Зал чуть-чуть ахнул от цинизма, которым автор явно бравировал, но ведь это его право? У каждого свой стимул, и желание заработать и прославиться ничем не хуже, чем желание выполнить внутреннее предназначение и не отступать от него ни на шаг. Важен, как говорится, результат.
Но делать из петербургских поэтов православных отроков при монастыре — не более чем миф, да и малопродуктивный.
