Фильм Формана "Амадей" я смотрел уже достаточно взрослым, причем пушкинская проблематика "маленькой трагедии" со студенческих лет была одной из любимых философских тем. Но, пожалуй, лишь сейчас фильм 1984 года видится в полном объеме.
Традиционно можно было бы сказать, что Пушкин и Форман увлечены загадкой гения, драмой конкуренции гения и таланта, заинтригованы природой посредственности (экзистенциального переживания этой посредственности – ее носителями), но сегодня я бы назвал еще одну тему, которая определенно звучит в фильме, как и в трагедии Пушкина. Причем, у Пушкина – даже ярче, чем у Формана, который во многом шел от проблематики предшественника.
"Где ж правота", когда бессмертный гений - послан "не в награду?" - центральный вопрос драмы. "Правды нет и выше" - заключает пушкинский Сальери. И это звучит почти как: "Бог умер". Отсюда прямая философская дорога к героям Достоевского с их "теодицеей" и "оправданием бога".
Сальери, озабоченный судьбой гения, мало чем отличается от Достоевского, озабоченного страданием невинных детей. Обоих шокирует вопиющая неправота Творца. Вопрос упирается в его целеполагание. Слово "послан" - ключевое, - идет ли речь о гении, жестокости или страданиях. С какой целью они "посланы" - и в рамках какого "плана"?
С точки зрения религиозного сознания, мир пронизан целеполаганием. Он изначально создан в рамках замысла. Именно поэтому у гения, зла и добра (даже у смерти детей) – есть божественная цель. Религиозный мир по своему рационален (рацио-центричен), поскольку он – продукт единого замысла.
Человеку (как известно) свойственно очеловечивать природу. И именно поэтому в центре мира человеку видится личность, индивид – с волей, планами и целью. Религия, пожалуй – наиболее яркий пример антропоморфизма, с помощью которого культура борется с одиночеством в глобальном, физическом мире.
Гений и творчество (понимание их природы) – актуальная тема не только для художника (тем более, самого гения, который стремится познать свою природу), - это актуально для любого человека, для которого талант (например) - такая же загадка. Но на уровне культурных вершин ставки выше, а статус гения нуждается в культурном, философском "оправдании".
Так же, как существует проблема "теодицеи" (оправдания бога), существует и проблема "оправдания гения", поскольку гений – слишком значимая часть культуры, чтобы считать его стихийным явлением. "Для чего" существует гений, какова его природа?
В самом деле. Откуда взялся "Золотой век" русской культуры? Уникальная концентрация гениальности и таланта – на малом отрезке времени? А "Серебряный век"? Проще ответить на это, что "дух дышит где хочет". Пушкин задолго до 20 века обозначил его философскую проблематику. "Зачем от гор и мимо башен летит орел, угрюм и страшен, на пень гнилой? Спроси его. Зачем арапа своего младая любит Дездемона, как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу, и сердцу девы нет закона... Гордись! Таков и ты, поэт! И для тебя закона нет".
Пушкин – стихийный агностик, который отказывает "творению" и "замыслу" в абсолютной власти. Гений Моцарта для него – стихийная и творческая сила, которая неотделима от свободы. ("И для тебя закона нет").
Глубинный конфликт между Сальери и Моцартом – в религиозном осознании дара. Это спор не только о гармонии в музыке, но и о "гармонии сфер" - в целом. Именно религиозная основа конфликта выводит бытовую зависть Сальери – к философским вершинам (иначе тема зависти не привлекла бы гений Пушкина – слишком мелко).
Спор идет о том, является ли гениальность – божественным даром (в рамках высшего целеполагания). Гений – "для того, чтобы"… Либо это сихийная сила, данная миру вне "закона", "цели" и "божественной задачи". Спор о гении перерастает в спор о боге (и пределах его компетентности).
Экзистенциальная трагедия Сальери – совсем не в зависти к гению, а в крахе религиозной картины мира, в которой не работает "промысел" и где нет "целеполагания" Творца. Бунт Сальери – это жест отчаяния человека, потерявшего веру в религиозное устройство мира.
Гениальный фильм Формана – не просто подтверждает актуальность проблематики, волновашей Пушкина. Пожалуй, он следует дальше и дает нам тему в развитии.
И Пушкину, и Форману (конечно) можно ответить банальностью, что цели Творца – глубже, чем кажется "морализатору" Сальери, который увязывает дар со "служением" богу. Неисповедимы пути господни - и цели его темны (как настаивал бог в Книге Иова). Но этот уровень ответа был бы школярской банальностью, которая "решает" философскую проблему парой фраз из школьного сочинения.
Форман (на мой взгляд) возвращает остроту пушкинскому вопросу – уже в пост-религиозную эпоху. И если гений Пушкина лишь нащупывал границы темы, то в эпоху "после Освенцима", Холокоста, в эпоху нового, гуманистического образа человека в мире, тема божественного "целеполагания" - обрела особую остроту.
То, что для Достоевского было религиозной проблемой (смерть детей и "слезинка ребенка"), в "век Освенцима" - ставит проблему религиозного мировоззрения в особой плоскости. Поскольку вопрос о "целесообразности" Освенцима – выглядит абсурдным.
Если печи Освенцима – часть "промысла", то является ли сама религиозная идея "промысла" этическим универсумом, имеющим отношение к культуре, этике и гуманизму? Есть ли для нее вообще место в культуре?
Религия и Гуманизм – все более расходятся в своих координатах на протяжении всего 20 века. И тема гениальности, жестокости мира или страдания детей – лишь некоторые пункты этого расхождения.
Пушкин интуитивно ставит проблему гения – в гуманистическом ключе, считая гений стихийным и природным явлением, - вне "закона", "морали" или высшего "целеполагания". ("Затем, что ветру и орлу, и сердцу девы нет закона").
Точно так же (замечу) гуманистическая концепция относит гомосексуальность – к природным факторам, выводя само явление за пределы высших "целей" и "моральных категорий". Как и свободный гений человека, сексуальная ориентация – не является частью "промысла", цели и плана.
Это та природная данность, которая гармонично вписывается в рамки гуманистической концепции, но (очевидно) враждебна религиозной доктрине. И гений, и гомосексуальность – скорее, нарушают божественное "целеполагание", чем подтверждают его. Оба – смущают (ломают) "небесный порядок".
Легко увидеть, как Викторианская эпоха "убивает" гений Уайльда, поскольку тот подрывает концепцию высшего "порядка" (грешник не может быть частью "благости" Творения). Более поздние "моральные устои" убивают Алана Тьюринга, - доводя другого британского гения до самоубийства. Мир божественного "целеполагания" - враждебный гению - последовательно избавлялся от всего, что противоречило "порядку" и "замыслу".
Возвращаясь к Форману, можно еще раз перечислить те вещи, которые в 20 веке подрывают религиозную концепцию "целеполагания", "божественного промысла" и "благости Творения".
И печи Освенцима, и детские смерти, и "изломы" гениальности (пробивающие стены божественной традиции), и природа однополой любви, и (к слову) проблема гендера – слишком очевидно остаются "вне закона" - в религиозном понимании "замысла". Слишком явно противоречат концепции "небесного порядка".
Абсурдность такого "замысла" - тяжелым грузом ложится на душу верующего человека, который больше не способен (как Сальери) видеть в мире приметы божественной логики и "благости".
В общем-то, в центре картины Формана – не Моцарт, а Сальери, поскольку именно его драма (мировоззренческий кризис) – становится темой сюжета.
Фильм мог бы называться не "Амадеус", а "Антонио" - и это бы точнее отражало его содержание. В конце концов, Моцарт (как и положено гению) – не подлежит детальному анализу и остается во многом условной фигурой. Шалопайство и "детство" героя – всего лишь маски гения, в чьи глубины не дано проникнуть зрителю – даже с подачи Формана. И даже блестящему Тому Халсу не вполне дается синтез шалопайства с глубиной и гениальностью.
Достаточно взглянуть на реальные портреты Моцарта, чтобы понять: герой фильма – скорее, режиссерская концепция гения, чем реальный человек. И эта концепция важна автору, чтобы точнее показать глубину религиозной катастрофы Сальери.
Шалопай и "мальчишка" Моцарт "не достоин" своей гениальности - не только с точки зрения завистника Сальери (бытовой уровень), но и с точки зрения божественного "рацио". "В чем правота..?" - обращается к богу герой – и это не вопрос о личной судьбе, а философская претензия к абсурдности "творения" в целом. К его вопиющей иррациональности.
В каком-то смысле, вопрос, заданный героем "маленькой трагедии" в середине 19 века, остается глобальной темой пост-христианской эпохи, все более порывающей с идеей "целесообразности", "высшего замысла" и "благости" - в пользу Гуманизма (возможно, более трагичного, но и более адекватного взгляда на мир, далекого от мифотворчества).
Расставшись с концептом "замысла", мир обретает "взрослые черты" и взрослую ответственность за себя.
Все мы (в каком-то смысле) живем в эпоху Сальери, - пытаясь пробиться к реальности, расставаясь с "уютной" идеей божественного порядка. Открывая себя навстречу реальному миру – где есть место стихиям и хаосу, абсурду и гармонии, смыслу и бессмыслице, культуре и конечности земной цивилизации.
Мир вне "божественного плана" - намного более сложен и загадочен, - как загадочно и место человека в нем. Гуманизму предстоит назвать и обозначить (примирить) противоречия пост-христианской эпохи. Гениальный фильм Формана (на мой взгляд) – именно об этом. О "ломке" человека традиционной религиозной культуры, теряющего веру в "замысел", "план" и божественный "пригляд" за собой.
Гений Моцарта – лишь предлог к кризису религиозного сознания.
Чем обернется эта "ломка" - покажет время. Мы еще в процессе. Но гений Моцарта, гений культуры (в целом) – надеюсь, не даст пропасть.
! Орфография и стилистика автора сохранены
