Поколения различаются отзывчивостью на цитаты. Нынешнему поколению приходится разъяснять значение полузабытой строчки из раннего Окуджавы, перевранной в нашем заголовке. Она представляется ключевой для понимания главной иллюзии ХХ века, в последний раз всплывшей в воображении советских шестидесятников: “Я все равно умру на той, на той единственной Гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной…”
Этот миф о всемирном священном походе за справедливостью, равенством и братством и о его безупречных рыцарях-комиссарах десятилетиями пестовался русской и советской интеллигенцией от Чернышевского и Некрасова до Бабеля и Платонова, от светловской “Гренады” до михалковского “Свой среди чужих, чужой среди своих”. Во всем своем притягивающем уродстве этот миф был важнейшим идеологическим оружием Москвы, исправно стрелявшим в Финляндии и Польше, в Венгрии и Чехословакии, на Кубе и во Вьетаме, в Афганистане и Грузии, и даже сейчас в Украине и Сирии.
Как выяснилось за последние четверть века – не экономика, не армия и даже не идеология продолжают удерживать большинство бывших советских граждан в стойле “совкового мышления”, как презрительно обозначило этот социально-психологический комплекс либеральное меньшинство. Самым стойким клеем, настоящим приворотным зельем и сладкой отравой для десятков миллионов оказались именно эти советские “народные сказки”, или, как назвало их телевидение – “старые песни о главном”.
Поразительным образом народонаселение отказывается замечать и признавать тотальную подмену значений, сюжетов и даже героев этих страшных сказок. А значит нет более действенного противоядия от этого колдовства, чем разоблачение лицемерных негодяев, или, говоря словами их главного шамана – “срывание всех и всяческих масок”. Ведь именно так и происходит в оригинале – в подлинных народных сказках и площадных карнавальных мистериях. Для этого необходимо проследить зловещую эволюцию романтического образа “комиссаров в пыльных шлемах” из наивной песенки Окуджавы в их нынешнюю ипостась – циничных и безжалостных коммерсантов в безупречных костюмах, которые если вдруг и надевают “пыльные шлемы”, то лишь на строительных площадках принадлежащих им дворцов или нефтяных месторождений. Когда же и как советские комиссары стали постсоветскими коммерсантами?
Онтогенез этого биологического вида восходит к “тайным приказам” русской царей, затем к Тайной Канцелярии Его Императорского Величества и Третьему отделению жандармского корпуса, именуемому в народе попросту “охранкой”. Пожалуй, именно это слово наиболее емко характеризует главную и по сей день “охранительную” функцию мрачного учреждения, сменившего в советские годы множество вывесок и аббревиатур: ВЧК, НКВД, ГПУ, МГБ, КГБ, ФСБ. Важно отметить социально-психологические особенности естественного отбора, происходившего в этой сфере на протяжении двух веков. Если в России царской, дворянской отношение к “голубым мундирам”, заклейменным Лермонтовым, было брезгливо-презрительным и в среде армейского офицерства считалось зазорным даже пожатие руки жандарму, то в России советской идеологическая охранка немедленно озаботилась собственной репутацией и едва ли не первым из советских мифов стал именно образ благородного чекиста “с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем”, по определению, приписываемому основателю ВЧК Дзержинскому.
На самом же деле общественное отвращение и ужас перед революционными палачами были столь велики, что первый набор этих идеологических убийц почти сплошь состоял из пестрого международного отребья, поднятого со дна и периферии огромной страны мутной волной переворота: фанатики, садисты и параноики из латышей и китайцев, поляков и венгров, русских и татар, евреев и армян, которые лет через десять были расстреляны и заменены на более надежные кадры из славянского большинства.
При Ленине большевики-чекисты получили не только политическое определение “боевого отряда партии”, но и обзавелись “исторической миссией”, резко отличавшей их от предшественников – царских жандармов. Отныне целью советской тайной полиции стала не только охрана установившегося государственного строя от общественных попыток его изменения, но и превентивная “классовая борьба” с носителями инакомыслия. Сталин сделал эту “борьбу” едва ли не главным содержанием общественной жизни четверти века своего единовластия, получившего в истории определение государственного террора. При этом сам тиран, скорее всего, осознавал смертельную угрозу для государства, исходившую от выращенной им своры цепных псов режима, судя по тому, с какой периодичностью он казнил каждое новое поколение палачей, заменяемое следующим, последнее из которых расправилось с ним самим. Такой жесткий отбор привел к созданию поистине нового и небывалого ранее в таких гигантских масштабах продукта “социалистического” общества – циничного и всеядного, скрытного и злобного, раболепного и нетерпимого, лицемерного и расчетливого типа людей, которым суждено было стать если не большинством, то наиболее агрессивной частью так называемого "советского народа”.
История этой чудовищной эволюции описана великими свидетелями эпохи: Бабелем и Платоновым, Мандельштамом и Ахматовой, Булгаковым и Гроссманом, Шаламовым и Солженицыным.
Между тем, социально-демографические последствия сталинского террора были столь ужасающими, что Хрущев поначалу хотел вообще уничтожить зловещую машину массовых убийств, разогнав органы госбезопасности. Впрочем, спустя некоторое время, несгибаемые чекисты-большевики исправили “перегибы” нового вождя, убедив его в необходимости воссоздания КГБ и сразу же начав подготовку к устранению самого Хрущева. При этом сама машина репрессий четко усвоила уроки собственной кровавой истории и приступила к выработке механизмов самозащиты от возможных угроз своему существованию в будущем. В ряду наиболее вегетарианских мер было поощрение и финансирование целого культа “честных и чистых чекистов” в виде книг и фильмов о разведчиках и "бойцах невидимого фронта”, весьма популярных у советского населения.
Апофеозом могущества тайной полиции в советский период было кажущееся мирным и благополучным правление Брежнева, ставшее на самом деле временем беспрецедентного укрепления и тотального проникновения КГБ во все поры и органы государственного управления. “Советский кардинал” Андропов вырастил совершенно новую формацию чекистов – идеологических циников и конформистов, лицемеров и холодных убийц, с опытом провокаций и диверсий в стране и заграницей и с обманчивым лоском поверхностного образования. Вполне возможно, что сам этот “верный ленинец” и не подозревал степени трансформации и мутации своего уродливого детища, которое он готовил “для защиты идей социализма”. Именно при нем совершился внутренний переход большинства его кадров от идеологии комиссаров гражданской войны к психологии коммерсантов, потребителей и приспособленцев наступавшей новой эпохи.
Комитет госбезопасности СССР в 70-80-е годы стал поистине “государством в государстве”, обретя не только рычаги тотального контроля, карательные механизмы, но и огромные финансовые средства. Чудовищная махина ГУЛАГ-а во втором поколении приобрела черты респектабельности и навыки государственного управления. Здесь “страна рабочих и крестьян” попала в ловушку собственного идеологического лицемерия – ни для кого в СССР не было секретом, что настоящей властью обладали отнюдь не формальные “выборные” органы вроде декоративных Советов депутатов, и даже не правительственные структуры с их номинальным Советом министров, а только лишь партийные инстанции – от райкомов и обкомов до Политбюро ЦК КПСС и Генерального секретаря. Соответственно, параллельно с официальным госбюджетом в СССР существовал гигантский финансовый оборот теневых партийных средств, составлявшийся отнюдь не из партийных взносов рядовых советских коммунистов, а из недекларируемых доходов государства, порабощенного военно-феодальной диктатурой правящей партии. Теневая партийная касса в 60-70 гг. пополнялась сверхдоходами от импорта на Запад природных ресурсов: нефти и газа, золота и леса, икры и рыбы, пушнины и пшеницы, а также валютой, конфискуемой у советских музыкантов, режиссеров, художников, писателей, танцоров, спортсменов за их зарубежные гонорары и призы, которые "компенсировались” подачками в виде валютных чеков на приобретение дефицитных товаров в спецмагазинах типа “Березка”.
Именно тогда и взошла на недосягаемые “зияющие высоты” звезда КГБ, ибо именно своему ‘’боевому отряду’’ компартия опрометчиво доверила контроль и распределение миллионов и миллиардов в иностранной валюте, выделяемой для секретных операций по финансированию “международного рабочего движения”, подкупа и содержания глобальных агентурных сетей, некоторых зарубежных партий и средств массовой информации, а также на вооружение и подготовку подпольных террористических организаций в Европе и в Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в Африке и в Юго-Восточной Азии. Воистину, в те годы андроповские “кадры решали все” в СССР и далее, по всему миру…
Ловушка захлопнулась, когда эти “кадры” решили для себя, что для управления государством они более не нуждаются в партии с ее устаревшими и неэффективными идеологическими штампами. В конце 80-х годов ХХ века КГБ оставалась единственной дееспособной организованной системой в условиях тотального кризиса и начавшегося распада СССР. Более того – в свете прошедших лет и появляющейся новой информации все сильнее становится впечатление о том, что высшие эшелоны и аналитические структуры КГБ на рубеже 80-90-х годов не только сознательно не препятствовали, но даже поощряли и инспирировали процессы распада СССР.
К 1991 году была создана идеальная ситуация контролируемого хаоса, в котором могли выжить только сильнейшие и наиболее организованные элементы разрушающейся системы. Заговор КГБ против государства, безопасность которого он призван был охранять, на наш взгляд, является главным идейно-политическим провалом СССР, неизбежным в силу его идеологической лживости и экономической неэффективности. Целью этого заговора был “сброс балласта” в виде устаревших политико-экономических конструкций и неконтролируемой или бесперспективной административной периферии. И если самому Юрию Андропову – крестному отцу этого рискованного эксперимента – сверхзадачей казалось реформирование, укрепление и сохранение единого социалистического государства, то для молодых хищников его стаи определение "социалистическое" уже было ненужным и смешным излишеством в вопросе о радикальном переформатировании страны. Переходный период от первобытного хаоса к полному захвату власти занял десять лет. В ночь на 1 января 2000 года с сентиментальным символизмом – данью эстетике чекистов “старой школы” – верховная власть в России была передана прямо в Кремле из рук скомпроментированного и ослабленного партаппаратчика Ельцина полковнику КГБ Путину.
Никогда раньше в мировой истории ни одно государство – а тем более столь огромное и вооруженное – не переходило под полный контроль тайной полиции. Такого не было ни в жреческом Египте, ни в императорском Риме, ни в сегуновской Японии, ни в Европе времен инквизиции. Такого не было даже в СССР времен Сталина, который сам опасался и регулярно казнил своих подручных палачей. Любая политическая система всегда стремилась обезопасить собственную власть как снаружи, так и изнутри, ограничивая деятельность секретных служб законодательными или иными способами. В постсоветской России впервые установилось бесконтрольное и тотальное господство бывших офицеров органов госбезопасности – от президента и министров правительства до губернаторов и глав всех государственных монополий.
Этот доведенный до абсурда страх российского обывателя перед любыми изменениями, этот инфантильный отказ большинства населения от социального “взросления”, от обретения свободы выбора и ответственности, вскормил уродливого монстра нынешней российской власти, которая подменила собою выпотрошенную мумию государства и превратилась в политическое подобие некоего гигантского паразита, вроде бычьего цепня, поедающего изнутри свою огромную жертву. Комиссары, ставшие коммерсантами, не научились ни экономике, ни политике, ни дипломатии. Бывшие охранники коммунистической идеологии переродились в тех самых “капиталистических хищников”, от которых они были призваны и наняты охранять советский строй. В этом смысле они изменили своей присяге и таким образом совершили массовое профессиональное предательство и дезертирство, которое поначалу искусно маскировали речами о собственном прозрении и давно скрываемом свободолюбии. Считанные годы спустя маскироваться уже было не нужно и они совершили второе массовое предательство – обвинили в развале страны неких “демократов и либералов", которых сами же раньше и изображали.
Эти ловкие манипуляции ввели в заблуждение не только бывшее советское население, поверившее в сказку о “злобных дерьмократах и либерастах”, но и Запад, где посчитали развал “социалистического лагеря” окончательной и глобальной победой демократии. Наивные западные политики, заглядывавшие в голубые глаза чекистов, решили, что увидели “всю тайну и глубину русской души” там, где скрывались лишь алчность, цинизм и холодный расчет. Созданная Западом благоприятная конъюктура нефтегазовых цен была задумана как замена “плану Маршалла” для России, с целью вывести огромную страну из нищеты и хаоса. Однако бывшие комиссары еще в советское время были хорошо обучены ремеслу грабежа и мародерства. Триллионы нефтедолларов достались не одураченному народу, а горстке дорвавшихся до абсолютной власти чекистов, “скованных одной цепью и связанных одной целью”.
Целью этой был реванш за поражение в “холодной войне” за мировое господство и развязывание новой войны – до победы. Абсурдность и иррациональность такого образа действий долго не осознавалась и не признавалась западными политиками, продолжавшими судить о происходящем, исходя из своих представлений о разумном и его пределах, в которых обладание огромными финансовыми ресурсами должно было стать конечной целью. Им все еще хотелось верить, что Россия может превратиться в некое увеличенное подобие Канады или Швеции, разбогатевшей на продаже сырья и раздобревшей, как цирковой медведь на пенсии. Однако здесь произошло некое замыкание по фазе, что вернуло заматеревших коммерсантов к зловещей матрице их социально-психологического происхождения. Они вдруг вспомнили о своем “комиссарском прошлом” и бредовые мечты о мировом господстве вновь всплыли в их заплывшем жиром воображении. Строго говоря, ничего особо удивительного тут не было, так как ничему другому, кроме провокаций и диверсий, они никогда не обучались, да к тому же разбогатевшим выскочкам всегда было свойственно верить в ложь, которую они сами выдумывали, и в лесть, которую они сами и заказывали. “Старые песни о главном” вдруг обрели новое звучание и лживый сентиментализм светловской баллады – “я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать” – отлично ложился под телекартинку, в которой менялась лишь география: на Цхинвали и Крым, на Донбасс или Алеппо…
Почему же так покорно идет на заклание народ, ставший еще более нищим при власти разбогатевших комиссаров-коммерсантов? Здесь нелишне вспомнить сухую статистику: в годы горбачевской перестройки было названо количество штатных сотрудников КГБ СССР – это число было порядка 800 тысяч человек. Если учесть негласных и внештатных “стукачей”, а также так называемых ОНС – “офицеров негласного списка”, состоявших на учете в армии и на флоте, в гражданских учреждениях и на пенсии – то число это вырастет втрое-вчетверо, до 2-2,5 миллионов. Прибавить сюда внутренние войска, охрану тюрем и лагерей, даже без учета многомиллионных органов милиции – количество достигнет 3 миллионов. И это придется умножить на пять – по среднему числу членов семей чекистов и их пособников. 15 миллионов. В путинские времена количество сотрудников органов госбезопасности резко выросло. Речь идет о каждом десятом гражданине России. Это децимация нации. Это самоубийство страны. Это чудовищная угроза безопасности и миру на всей планете.
Крупнейшая страна мира с гигантским ядерным арсеналом находится во власти профессиональных диверсантов, провокаторов, убийц и грабителей. Эти комиссары готовы молча склониться над трупом человечества в своих шлемах, присыпанных радиоактивным пеплом – они прямо говорят об этом по своим телеканалам. Рассчитывать на их человеческие чувства – хотя бы такие как жадность и страх смерти, которые помешают им совершать самоубийственные глупости, как надеются умнейшие из западных аналитиков – все равно наивно. На Западе забывают и не учитывают зловещее обаяние лживой матрицы, которое вновь превращает разумных коммерсантов в безумных комиссаров, это именно то веселое и страшное обаяние зла, о котором так много писал Достоевский, а потом Бабель, Платонов, а совсем недавно Пелевин, Сорокин…
“Это не мятеж, Ваше Величество, это революция”, – сказал один из придворных последнему Людовику при виде толпы бегущих на штурм Бастилии. "Это не кризис – это война”, – вот единственное, что можно сказать сейчас самим себе и всему миру по поводу происходящего. И вдруг вновь оказывается прав Окуджава, обмолвившийся полвека назад: “Я все равно умру на той – на той единственной Гражданской. И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной”…
! Орфография и стилистика автора сохранены
